Тюлевая баба

Марко Вовчок

— Рассказывайте! Рассказывайте! — зашумели дамы. — Садитесь и рассказывайте, Петр Дмитрич!

Петра Дмитрича усадили. Дамы тоже уселись, сложили ручки, вытянули шейки и навострили ушки. Иные, впрочем, глядели и сидели важно. Глафира Ивановна стала около Петра Дмитрича. Она ему ничего не сказала, стояла и только в лице менялась.

— Я приезжал в ваш уезд по делу, недели за три до Глафиры Ивановниной свадьбы, и заехал тогда на минутку к Анне Федоровне. Знаю, какая она хозяйка и какую страсть имеет к печению баб...

Дамы улыбнулись.

— Вот я и говорю ей, что ваша, мол, будущая родня, Глафира Ивановна, такие бабы печет, каких еще свет не видывал! — Анна Федоровна мне не верит, спорит со мной. Я ей описывал, описывал да и спрашиваю: а знаете ли вы, Анна Федоровна, что такое тюлевая баба? Анна Федоровна как взвизгнет: «Воды мне! Воды! Я умираю!» До смерти меня перепугала. Тут ее водою опрыскали, спирты разные давали нюхать, едва пришла в себя...

Ну, а чувства свои все-таки скрыть хочет, просит меня у нее отобедать. Сели мы за стол, я есть ничего не могу, такая она сидит передо мной отчаянная... Так я голодный и уехал... Делами я был тогда по горло завален, а тут еще одна сестра замуж шла, другая сестра имение покупала, все время у меня прошло в разъездах да в хлопотах до великого поста; на четвертой неделе поста я воротился домой и отовсюду слышу о вашем бедствии с мукою...

Приехал бы, матушка, и раньше, да страшная распутица была, а только спала немножко полая вода, видите, я и тут; даже у многих родных не побывал, спешил.

По дороге заезжаю к Анне Федоровне, гляжу кругом да соображаю: каковы бабы вышли?

— Как это вы сообразить можете? — спросили две дамы.

— Очень легко-с. Если бабы где удались, так люди там веселы, разряжены, по двору бегают собаки, хозяйка из окна глядит... А не удались бабы, то во дворе пусто, всякое животное избито и прячется, люди угрюмы, хозяйке нездоровится...

— Какие пустяки! — заспорили многие дамы. — Какие пустяки!

— Вот я приезжаю и вижу, что бабы, кажется, удались. Вхожу в дом, везде накурено благовонными порошками, в зале две новые канарейки поют: знаете, все уж подведено так, чтобы человека обольстить; стол под тончайшей скатертью, и на столе всякая всячина... и бабы возвышаются... изрядные бабы... Встречает меня Анна Федоровна, разряжена и довольна, но беспокойна; подводит меня к столу, потчует... Я у нее и спроси: а что ваши родные, Анна Федоровна? Что Глафира Ивановна да Алексей Петрович, как поживают?

Спросил, сударыня, да и не рад был: чуть меня Анна Федоровна не умертвила...

— Что же она говорила? — спросила Глафира Ивановна, преодолевая свое волненье.

— Что же было между вами? — спросили дамы. — Что?

— Ни словами рассказать, ни пером описать! — отвечал Петр Дмитрич.

— Ну, хотя одно ее слово передайте, — сказала опять Глафира Ивановна.

— Нет! Нет! Передайте все, все, все, все! — зажужжали дамы.

— Невозможно передать! Невозможно! — говорил Петр Дмитрич.

— Повторите ее слова!

— Да что слова! Не в словах дело! Анна Федоровна, вы знаете, женщина тонкая, ее на словах трудно поймать... Она глядела, сударыни, глядела так, что слов не надобно... Глядит, глядит на меня и приближается, приближается ко мне, точно братья-разбойники... знаете, там, у Пушкина...

— Да что ж говорила она? Ведь что-нибудь она вам да говорила!

— Имел честь и удовольствие доложить вам, что женщина она тонкая и ее на словах не поймаешь. Вскрикнула она: «А чтоб тебе добра не было вовеки!» — «Кому, Анна Федоровна?» — спрашиваю. «Да это, — говорит, — я об стол зашиблась, так на стол так сказала». — И сейчас же стала креститься и молитву читать. «Лукавый, — говорит, — попутал, грешные слова произношу».

— Однако пора ехать, — сказали некоторые дамы.

— Ах, ах! Давно, давно пора! — вскрикнули другие. — Засиделись мы у вас ужасно, Глафира Ивановна. Да и вас задержали, ведь вам тоже надо ехать.

— Да, я поеду тоже, — ответила Глафира Ивановна, — только дождусь мужа.

— Приезжайте-ка вы к Анне Федоровне, — сказала одна веселая дама, — приезжайте, мой ангел, от души натешимся!

— Да, приезжайте, Глафира Ивановна, приезжайте! — подхватили остальные дамы. — Вы приедете, как будто вы ничего не знаете... Мы вас там будем ждать; обещаетесь нам, что приедете?

Глафира Ивановна обещалась, и все дамы от нее уехали.

Глафира Ивановна стала быстро ходить взад и вперед по гостиной, а Петр Дмитрич ходил за ней; потом Петр Дмитрич остановился и начал:

— Экие чечетки эти дамы, а ведь преехидные!

Глафира Ивановна ничего не отвечала и, кажется, слов Петра Дмитрича не слыхала; она ходила все быстрей и быстрей; видно было, что мысли у нее роились, и что все ее чувства волновались.

— Не правда ли, Глафира Ивановна, что они преехидные? — опять сказал ей вслед Петр Дмитрич.

— Да, да! — ответила Глафира Ивановна.

И все носилась по гостиной.

— Если о них вам рассказать, Глафира Ивановна... Ведь я о каждой могу рассказать... Вот, например, хоть бы о Словчевской... Знаете ли вы, что эта Словчевская говорила? «Глафира Ивановна совсем нехороша! У нее даже одна нога короче, а другая длиннее; только что она это искусством от людей скрывает...»

Глафира Ивановна вспыхнула и вдруг остановилась.

— Какая лгунья эта Словчевская! — сказала она.

— Потом Словчевская говорила, что у вас все личико в веснушках ужасных, Глафира Ивановна, и что вы без притираний жить не можете! И поверите ли? Даже у нас все стали вас подозревать, а здесь и подавно обрадовались до смерти.

Глафира Ивановна опять остановилась.

— Злым языкам всегда верят, Глафира Ивановна... Очень злые есть языки, а впрочем, бывают и большие несчастья, — могло и с вами несчастье случиться, могли вы прекрасный цвет лица потерять, могли тоже как-нибудь оступиться и ножки себе повредить...

И Петр Дмитрич умолк; он стал глядеть на Глафиру Ивановну так пристально и печально, точно с ней случилось такое несчастие.

— Многие об вас очень жалеют, Глафира Ивановна...

Тут Глафира Ивановна его перебила, Глафира Ивановна заговорила...

Часа через два Петр Дмитрич простился с Глафирой Ивановной и уехал. Ехавши, он все сам себе улыбался, а после часто говорил своим знакомым: «У Глафиры Ивановны не одна стрелочка в сердце в тот день засела!»

Глафира Ивановна надела свое лучшее платье. Какие чудесные были на ней башмачки! Глафира Ивановна не один раз посмотрела на свои ножки и не один раз погляделась в зеркало, не один раз подходила к тюлевой бабе, не один раз Глафира Ивановна задумывалась, не один раз улыбалась и хмурилась, — и нетерпеливо ждала Алексея Петровича.

Алексей Петрович приехал домой весел н радостен.

— Глаша! — кричал он еще со двора Глафире Ивановне. — Все бабы я видел, — все ничтожные, Глашенька, все до одной!.. Только у тетеньки не видал, да без сомненья — тоже...

Глафира Ивановна быстро пересказала мужу, что слышала от Петра Дмитрича о тетке и о Словчевской. Алексей Петрович ужасно вспылил, стал вскрикивать и грозиться:

— Нет, Глаша, нет, это ни на что не похоже! Я им отплачу! Меня Словчевская узнает!.. Нет, Глаша, я этого не спущу!

— Поедем к тетеньке, Алеша, — сказала Глафира Ивановна, — пора.

— Лучше совсем не ездить туда, Глаша. Зачем ездить? Только чтоб сердце замирало?

— Поедем, Алеша. Поедем, я хочу.

Им подали коляску, и они поехали к Анне Федоровне. Дорогою они молчали. Глафира Ивановна думала и волновалась. Алексей Петрович пересердился и притих; так они доехали до Журбовки.

Барский двор был заставлен экипажами, дам была полна гостиная; все они ждали Глафиру Ивановну.