Телепень

Євген Гребінка

— Ай да погода! Вот что хвалю, то хвалю! — говорил Телепень, пробираясь лесом впереди своей шайки. Теперь не одна баба от страха прячет голову в подушки. Пей другую, Грицко!

В это время Грицко, наехав на пень, полетел с лошади.

— И одною довольны, — отвечал Грицко, садясь опят на лошадь. — Однако, пан атаман, нам пора бы отдохнуть; лошади измучились, словно щуки, хоть в иголку продень; да и хлопцы устали.

Тут сверкнула молния, грянул гром и, раскрошенный в мелкие щепы, огромный клен запылал перед шайкою.

— Шабаш! — крикнул атаман. — Так здесь ночевать; кстати, и огня разводить не нужно. Спасибо грому, есть на чем заварить кашу для ужина.

Атаман слез с коня, разбойники засуетились вокруг огня; сторожевые поехали в стороны от табора.

Буря начала утихать; вдали отзывались раскаты грома все слабее и слабее; дождь перестал. Ярко пылал кленовый костер, на котором дымилась и кипела каша; вокруг костра разбойники просушивали платье. Телепень сидел у самого огня; волны света обливали его с ног до головы; его широкое лицо, отененное длинными усами, казалось, пламенело. Кругом выказывались из тени то голова лошади, то длинная кудрявая ветвь дерева, то седло, то чуб разбойника; и когда огонь на костре ослабевал, то все это мало-помалу пряталось в темноту и сливалось с окрестным мраком.

Атаман курил коротенькую трубку и задумчиво плевал в огонь. В это время тихо заржала в таборе лошадь; в ответ послышалось ржание в лесу, потом шелест шагов, который более и более приближался к табору. Телепень поднял брови; разбойники вскочили с мест. Но недолго продолжалось их недоумение, скоро явился предмет их страха; это был один из караульных; он вел с собою молодого человека в простом казачьем платье, которого он поймал в лесу.

— Кто ты? — спросил атаман пленника.

— Я казак без роду, племени и доли, — отвечал незнакомец.

— Зачем же ты ночью бродишь по лесу?

— Так, добродию; искал грибов, да и ночь настигла.

— Говори правду! Не то... я не люблю шутить. Какой дурак ходит за грибами двадцать верст в сторону от дороги, а особливо ночью? Тут что-то не так...

— Ей-богу, так, добродию.

— Неправда! — сказал Телепень, устремив на него испытующий взгляд.

Незнакомец опустил глаза в землю.

— Говори правду, — продолжал строгим голосом Телепень, — когда не хочешь проплясать казачка, примерно, хоть на этой березе.

— Помилуйте! — вскричал незнакомец, бросаясь в ноги разбойнику. — Я расскажу вам всю правду, как отцу духовному на исповеди, только не отсылайте меня к сотнику... они казнят меня, я... преступник.

Телепень улыбнулся.

— Меня зовут Темош Кобка, — продолжал незнакомец. — Много горя терпел я на свете и от родных, и от чужих, а более всех — от злой мачехи. Мне наскучило есть хлеб со слезами; я хотел было сам кинуться в воду, и в один день, не знаю как, толкнул в колодец эту злую ведьму. В это время мимо шли люди и увидели мою шалость: они погнались за мною; я в лес, все дальше и дальше, и вот уже неделя, как скитаюсь почти без пищи. Не дайте умереть бедному и не представляйте меня в суд.

— Только то? — сказал атаман. — Не бойсь, брат, хоть бы ты десять мачех спровадил на тот берег, мы тебя не выдадим. Встань да благодари случай за то, что ты попался к нам: мы сами люди вольные, как степные ястреба; мы плюем на бабу, сотника и на всю долгохвостую полицию и любим таких удальцов, которым жутко жить на свете. Хочешь ли остаться с нами?

— Благодетель! Я не знаю, как благодарить тебя; теперь я не умру с голоду!.. Я буду служить тебе до последнего вздоха.

— Запьем могорыч, — сказал Телепень, взял фляжку с водкою, напился, отер рукавом усы и передал ее Темошу.

Скоро сняли с огня котел с кашею; разбойники поужинали; и когда все захрапело спокойным сном, Темош со слезами на глазах перекрестился и, завернувшись в бурку, лег между новыми своими товарищами.

Два года — и как роскошно, как пленительно расцвела эта милая Галя. Природа развила юную почку и свежий цветок красуется, благоухает. Легкая сорочка сладострастно ластится к высокой, полной груди ее, а грудь волнуется, дрожит под ревнивым полотном. Галя хочет воли, воли! Ее глаза искрятся, облитые хрустальною влагою, в них отражается, блестит, играет сила юности, как солнце в капле чистой утренней росы; лицо вспыхнуло пожаром желаний; какая-то томность, какая-то неясная грусть слегка оттенила его. Она была прекрасна, заманчива, как тайна полуразгаданная.

С чем сравнить этого сильного широкоплечего мужчину, лежащего на татарской бурке? Страсти избороздили чело его, лета оставили на нем иней. Это остывший вулкан, покрытый снегом; огонь и смерть когда-то вылетали из жерла его, в котором теперь едва дымятся остатки перегорелой лавы и клубами висит черная сажа.

Угрюмо лежал Телепень на бурке, почти не отвечая на ласки Гали. Она с детскою шаловливостью играла его длинными поседевшими усами, обвивала лилейными руками его шею, впивалась жгучими устами в его холодные уста; но он бесчувственно принимал ее лобзания.

Так пресыщенный вином на богатом пиру из приличия пьет заздравную чашу. И Галя, живая, кипящая, приникла к холодным персям разбойника.

— Чего ты хочешь? — хладнокровно спросил он. — Вот золото, серебро, дорогие камни...

— Не хочу я этого.

— Вот богатые парчи, шелковые ткани — возьми их, одевайся, рядись.

— Не нужно мне их!

— Чего же ты хочешь?

— Любви! — прошептала Галя и скрыла румяное лицо свое на груди Телепня.

Телепень замолчал.

— Мне скучно, — продолжала Галя, — я умру: ты меня не любишь! Два года я живу здесь и не вижу никого, кроме двух-трех страшных твоих товарищей. Я не была за оградою, не видела света божия! Меня стерегут, за мною смотрят, как за преступницею, как будто я тебе желаю зла, как будто я не люблю тебя... О, мой милый!..

И она поцеловала чело Телепня, на котором бродили мрачные думы.

— Я старик — ты хочешь обмануть меня, оставить; тебе весело улыбаться какому-нибудь молокососу! Да, я знаю вас, женщин. Но этого не будет, не будет, пока я жив.

Глаза злодея засверкали, руки судорожно сжались, грудь колебалась тяжелым дыханием.

— Вот плата за любовь мою! — говорила Галя и слезы брызнули из глаз ее. — Неужели ты думаешь, что я могу оставить тебя? Без тебя я боюсь сделать шагу: мне страшно и волков, и людей, и оборотней. Ты один мой защитник; одного я люблю на белом свете — и тот меня не любит.

Рыдания прервали ее голос.

— Перестань, перестань плакать! Забрала себе в голову какую-то любовь — и тоскует беспрестанно! — сказал Телепень. — Тебе скучно? Ну, этому можно пособить: я давно обещал и повезу тебя на первую ярмарку, какая будет в нашем околотке: там мы повеселимся, накупим товаров, какие тебе понравятся, послушаем, как играют бандуристы, посмотрим, как цыгане меняют лошадей, как продают соль, рыбу и всякие овощи; увидим, как танцуют пьяные запорожцы и пляшут литовские медведи... Довольна ли?

Он взял Галю за подбородок, поцеловал ее в лоб и вышел.

О женщины! Куда девалась эта грусть, эти слезы, эти рыдания? На заплаканном лице Гали проглянуло удовольствие, как ясный луч солнца сквозь разбитые облака после бури; не прошло пяти минут, как она уже весело напевала:

Болить моя головонька
Від самого чола;
Не бачила миленького
Сьогодні і вчора!..