Нежинский полковник Золотаренко

Євген Гребінка

— Что за черт? — говорят паны. — Видно, воробьи сегодня объелись чего-нибудь такого забористого, так и вертятся, нельзя прицелиться! А послать за Томашем; как-то он будет стрелять этих бешеных воробьев?

Пришел Томаш; что выстрел — лежит воробей! Мало этого: скажут паны: «Стреляй в голову» — и воробей падает без грловы. «Стреляй по хвосту» — и воробей падает без хвоста!..

Едва ушел Томаш, так рассердились на него паны за удалую стрельбу; и после долго еще Врубельский отворачивался от Томаша и называл его грубияном.

Летом Томаш был у ксендза.

— Посмотри, Томаш, — говорил ксендз, — какой гадкий народ: того и гляди весь дом спалят.

Томаш посмотрел в окно и видит: на гумне работник, молотивший рожь, сел на снопах, вырубил огня и закурил коротенькую трубку.

— Я его проучу, — сказал органист, выходя из комнаты.

Чрез минуту испуганный ксендз услышал в другой комнате выстрел, выбежал: стоит у растворенного окна Томаш, в руках у него дымится винтовка.

— Что ты делаешь? — спрашивает ксендз.

— Ничего, — ответил Томаш, — я проучил вашего работника: вышиб ему пулей из-под носа трубку.

Удивительный стрелок!.. И до завтра не пересказать об нем всех анекдотов. Одно звание органиста спасало его от производства в колдуны.

Целое лето осаждали Смоленск московско-казацкие войска, и, наконец, 10 сентября город сдался. Казаки делали чудеса храбрости, под предводительством наказного гетмана, нежинского полковника Золотаренка. Царь Алексей Михайлович осыпал его подарками, жаловал ласковым словом и приглашал к своему царскому столу; счастье улыбалось наказному гетману. Быстро он покорил Гомель, Чечерск, Пропойск, Новый Быхов, разбил у Шклова князя Радзивилла и обложил войсками Старый Быхов.

Был вечер. Золотаренко в своей ставке принимал парламентера, присланного из осажденного города. В казачьем лагере ярко сверкали веселые огни, на них кипела к ужину обычная каша, вокруг их сбирались казаки покурить трубки.

Шагах в пятидесяти от гетманской ставки сидели у огня три казака — один седой, как лунь, другой с черными усами, а у третьего были усы, сказать совестно, совсем желтые! Право, желтые! Говорят, так ему бог дал. Седая голова курит трубку и рассказывает сказку, а другие тоже курят трубки, да не говорят, а только слушают.

— Невкотором царстве, невкотором государстве...

— А где это? — спросили желтые усы.

— Что? — сказала седая голова.

— Невкоторое царство?

— Известно, там!

— Ага!

— Жили-были три брата, и все три Кондрата...

— И все разумные? — спросили желтые усы.

— Погоди, скажу.

— Не забегай вперед, — ворчал черноусый.

— Нет, я так только.

— Все три Кондрата, два разумных, а третий — дурак.

— Я так и думал! — шептали желтые усы.

— Да не перебивай же! А то перестану, ей-богу, перестану, пускай тебе сорока доскажет.

— Нет, нет, говори! Я ничего...

— И утекали они из Азова...

— Отчего? — спросили желтые усы.

— Верно, в плену были, — отвечал черноусый.

— Тьфу на вас! Вот дурни! — закричала седая голова. — Говори им сказку, а сами две говорят! Хуже баб, ей-богу, хуже; чтоб на мне верхом бочонок чертей ездил, если не хуже. Пусть вам говорит сказку пегая корова, а не добрый казак!

Седая голова расходилась не на шутку; не знаю, чем бы кончилось ее красноречие, если б другой предмет не обратил ее внимания: из ставки гетмана вышел парламентер и в сопровождении нескольких казаков отправился по дороге к городу; один из свиты отстал от конвоя и присоединился к нашим приятелям.

— А говорите, хлопцы: слава богу! — сказал он, подходя к огню.

— Ну, слава богу, Никита! А что такое?

— Слава богу! — сказали вполголоса желтые и черные усы.

— А вот что, — отвечал Никита, — завтра будем в Старом Быхове.

— Приступ?

— Сам сдается! Не станем тратить пороху.

— Неправда! — сказала седая голова.

— Горсть земли съем, что неправда, — подхватили желтые усы.

— И то хорошо, хоть усы вычернишь, если ничего не докажешь, — отвечал Никита, — а что я сказал, то и будет.

Черноусый захохотал, расправляя свои усы.

— Вот видите что, — продолжал Никита, — я сейчас выпроводил из гетманской ставки ксендза; он приходил с повинною головою и обещал завтра на рассвете отворить городские ворота. Вот что! И мы завтра отпразднуем день святых Веры, Надежды и Любви в городе.