Лука Прохорович

Євген Гребінка

Девушка потупила глаза и поправила манто.

— Мы теперь идем в гостиный двор, но к трем часам будем дома. Смею надеяться, что вы, Лука Прохорович, не откажете на перепутье пожаловать к нам откушать хлеба-соли; ведь вы знаете наш дом.

— С большим удовольствием, — отвечал Лука Прохорович.

— Ежели по дороге и вашему приятелю... не имею чести знать имя и отчество.

— Хотя не по дороге, но если вы позволите воспользоваться вашим приятнейшим знакомством, — отвечал Семен Семенович, — то...

— Итак, смею надеяться, вы не забудете старика Азбукина, мы вас ожидаем, — сказал незнакомец, низко кланяясь, и, пожимая руки новым приятелям, вышел из департамента.

Это был тот самый Азбукин, которого дом находился через три дома от квартиры Луки Прохоровича. А эта девушка, Ольга Гавриловна, — его дочь. Лука Прохорович обезумел от радости.

Ольга Гавриловна, которую он только мог созерцать в окне, за стеклом, как дорогой тепличный цветок, Ольга Гавриловна, та самая, которая покраснела, когда шел дождик, была здесь, в департаменте. Этого мало: я буду сегодня у них в собственном доме! — думал Лука Прохорович, удивляясь, как судьба свела его с Азбукиным. И если б он воспитывался там, где его сослуживец, чиновник с большим красным носом, то написал бы огромное похвальное слово судьбе по правилам бургиевой риторики. Слава богу, что он не учился! Лука Прохорович задумался, и в три часа едва мог его растолкать Семен Семенович. Они надели плащи, галоши и отправились.

Лука Прохорович и Семен Семенович весело провели время у нового своего знакомого: обедали, пили чай, играли в вист и возвратились домой далеко за полночь. Я говорю: «возвратились», потому что Лука Прохорович пригласил к себе ночевать Семена Семеновича, который жил на Песках — «опасаясь наводнения», как говорил он.

— Что же, Лука Прохорович, вы можете одолжить меня этою безделицей, о которой я просил дорогою?

— Двадцатью рублями? Извините, Семен Семенович, ей-богу, нет.

— Ну, нет, так нет. Отчего ж вы так кривляетесь? Я ведь так сказал, только по-дружески; мои деньги все рассчитаны вперед. Это мое правило. Но вдруг проклятая свадьба все расстроила.

— Разве вы женитесь?

— Боже сохрани! Пока жизнь кипит в нас, к чему связывать себя? Я живу, как говорил покойный Пушкин:

Как бабочка, с букета на букет летаю
И время весело препровождаю.

А? Каковы стишки?

— Это вам говорил Пушкин?

— Нет, это было где-то напечатано, кажется, в «Онегине». Впрочем, за год до свадьбы Пушкина мы с ним сошлись было и сделались приятелями. Вот однажды я спрашиваю:

— Что вы не женитесь, Александр Сергеевич?

— Ах, милый друг Семен Семенович!

Я, как бабочка, с букета на букет порхаю
И время весело препровождаю.

В это время официант нес мимо нас чай, я и говорю Пушкину:

— Не угодно ли чашку чаю?

— Да вы поэт, — сказал Пушкин.

— Куда нам!

— Как куда нам? Да этот стих... позвольте мне напечатать — вот что значит экспромт! Вы поэт.

— Не то чтобы поэт, а так, признаться, люблю писать. Когда я был в пансионе, много мне доставалось за любовь к поэзии; я и теперь помню послание к чижику... виноват, к нашему немецкому учителю:

Учитель в синем сюртуке
И в старом парике;
Плащ у него надет налегке,
Идет с тросточкою в руке...

И так далее; оно большое.

— Сколько тут поэзии! — закричал Пушкин, когда я кончил стихи. — В сюртуке, парике, налегке и в руке! Тут он меня начал приглашать в сотрудники к «Библиотеки для чтения». Оно хорошо, подумал я; но за славу я должен жертвовать всем, а денег я с Пушкина ни за что бы не взял... я поразмыслил да и отказался.

— Дайте хоть стихи, — сказал Пушкин.

— Стихи возьмите.

Скоро после этого Пушкин умер, и стихи пропали — да и к лучшему, подумал я: я не известен в литературе, так спокоен в канцелярии. И вы, пожалуйста, Лука Прохорович, не пересказывайте об этом в департаменте. Да вы спите, почтеннейший?

— Нет, я все это думал, о какой вы свадьбе говорили?

— Эге! Да вас что-то занимает свадьба. Я говорил о своей свадьбе; я женюсь на Ольге Гавриловне. А? Что же вы на меня так смотрите? Поймались? Признайтесь откровенно, вы пылаете любовью к Ольге Гавриловне?

— Полно вам! Я совсем не пылаю.

— Пылаете, пылаете! Вы ее обожаете как существо, которое должно...

— Перестаньте! Она...

— Так! Любовь скромна... обожаете как существо, которое должно украшать жизнь вашу. Притом же у нее хорошенький домик; ведь это не худо?

— И домик маленький!..

— Не пугайтесь, я очень хорошо помню стихи Пушкина; вы — дело десятое: вы — человек в летах, с чинами. Женитесь, Лука Прохорович, берите меня шафером, задайте бал, а дам я доставлю: у меня знакомство все иностранное, европейское. Я знаю, что ваша свадьба не будет так пышна, как эта проклятая, что лишила меня средства завтра быть в театре. Представьте, я был шафером у одного моего приятеля, конногвардейского полковника: один белый атласный жилет 50 р., шесть пар белых перчаток, карета и прочее... словом, оно мне стало сотни четыре! Решительно все деньги вышли, а завтра балет «Марс и Венера» и «Филатка» — и посмотреть, и посмеяться вволю! Притом же третьего дня приехал один мой знакомый почтенный гражданин из Ливерпуля. Его жена — прелесть что за почтенная гражданочка! Она хочет посмотреть наш русский театр. «Вы, говорит, достанете нам ложу?» Ну, что бы вы сказали?

— Я бы сказал, что у меня нет денег.

— Хороши вы! Как можно! Я сказал ей: «Миледи, если я могу чем доставить вам удовольствие — весь к вашим услугам». — «То-то, смотрите, не ударьте лицом в грязь!» И плутовка погрозила пальчиком... И что после этого? Завтра театр, а денег не хватает взять ложу... Если б вы, Лука Прохорович, поискали, а?

— Ах, боже мой! Где же взять? Вы знаете, что из моего жалованья и двух рублей в месяц не остается.

— Кто и говорит о жалованье! Долго ли бы я мог жить на свете с моими 400 р. в год? Но посторонние доходы...

— О посторонних тоже нельзя и думать.

— Полноте скромничать! Ведь вы же нашли денег на лотерею; верно, не из жалованья.

— Ну, вот и лотерея! Вы бог знает как ввели меня в эту лотерею. Теперь вся канцелярия знает, и Иван Питович знает, а билет-то совсем не мой.

— Зачем же вы тогда сказали, что он ваш?

— Да как, вы меня сбили с толку; я не знал, как и признаться; вы видите, это билет нашей кухарки.

— Вы, пожалуй, скоро скажете и на дворника.

— Я, ей-богу, не шучу. Вот, извольте видеть, в чем дело: эта кухарка в несколько лет своей службы скопила немного денег и хотела положить их в ломбард, как вдруг приснилось ей, что она сделалась барыней. Она пошла к ворожее, вот которая живет у Крестовского перевоза, и ворожея посоветовала ей взять билет в лотерею. Как я ни отговаривал, так нет: «возьмите, Лука Прохорович», да и только. Делать нечего, пошел да и взял; а вы тут откуда ни возьмись и рассказали в канцелярии.

— Тем лучше! Пусть их думают, что у вас много денег.

— Спасибо, как возьмут в соображение при награде, так и дадут меньше сотню-другую.

— Худо вы знаете свет, почтеннейший! Богатому скорей дадут более; всякий подумает: он привык к роскоши, ему больше и надо; он бывает в хороших обществах, станет хвалить там своих начальников — им же лучше. Право, не знаете вы света, Лука Прохорович. А хороша ваша кухарка?

— Так себе, женщина здоровая.

— А молода?

— На крестинах у нее не был, а полагаю, что будет за тридцать.