Братья

Євген Гребінка

В четверг, на второй неделе петрова поста, Федор Федорович кушал с большим аппетитом жареную щуку, подавился косточкою и умер — умер как будто от какой болезни. В субботу приехал спасать Федора Федоровича уездный доктор, но застал его уже на дороге к кладбищу, снял почтительно шляпу, взял прогонные деньги и уехал обратно. В доме Федора Федоровича остался неутешный сын его, Андрей Федорович; другого сына, Павла, не было дома: он служил где-то далеко в полку.

Жаль мне Федора Федоровича! Он был добрый человек; у него была прекрасная сливянка и не было ни одного тяжебного дела в уездном суде. Соседи любили Федора Федоровича.

Как нарочно, в среду вечером его чумаки приехали из Крыма и выстроили в ряд перед крыльцом двадцать возов соли. Целый вечер тогда сидел на крыльце Федор Федорович, курил дюлбек из трубки, оплетенной медною проволокой, слушал песни соловья, разговаривал с Андрюшею о том, где и как сбыть соль повыгоднее, и, уходя спать, не велел трогать соли впредь до приказания... А в четверг вечером — напрасно, рыдая, спрашивал Андрей Федорович: куда, батюшка, соль девать? — безответно лежал покойник на столе; в изголовье горели свечи, однообразно, монотонно, бесчувственно читал святую книгу приходский дьячок; в растворенное окно веял из сада теплый ветерок; в саду, как и вчера, пел соловей. Вчера и сегодня, кажется, близко, а между ними прошла целая вечность для Федора Федоровича!..

Если вы когда-нибудь наблюдали людей, то есть обращали более внимания на речи и дела человека, нежели на его запонки (хотя и запонки иногда бывают очень красивы), то, смею вас уверить, вы встречали характеры, которые я вам хочу описывать.

Видали ли вы человека среднего роста, худощавого; он ходит немного наклонясь вперед; по лицу его разлита какая-то кроткая задумчивость; глаза его постоянно светятся тихим огнем; он всегда улыбается выразительно: это не животная улыбка льстеца, не горькая юмориста, не бессмысленная дурака — нет, это улыбка отрадная, утешительная, она как будто говорит: прекрасен божий мир, друзья мои! живите счастливо! Если у этого человека тихий, глухой голос, как бы выходящий из груди, если этот человек, видя вас в богатстве и знатности, старается быть от вас подалее, а в дни невзгоды первый подает вам руку помощи, то вы знаете очень хорошо Андрея Федоровича.

Брат Андрея Федоровича, Павел Федорович, человек другого десятка: он был тоже роста среднего, но дороден и широк в плечах; имел высокую грудь, звучный голос, полное лицо, глаза немного навыкате и довольно толстые губы. Он принадлежал к разряду людей, которые имеют способность громко кричать о благородстве и возвышенности чувств и при первом случае готовы сделать всякую низость, нимало не краснея. Не знаю, как вы думаете, а мне кажется, эта способность порядочная.

Если Павел Федорович зовет вас к себе в гости, это значит, он в вас нуждается. Если он у вас попросит взаймы денег на неделю — и в десять лет не получите; а напомните о долге, он на вас еще рассердится, не захочет говорить с вами... Таков у него обычай!.. По мне, и обычай недурен.

Если вы считаетесь другом Павла Федоровича, но вы губернский секретарь или поручик, то не оскорбляйтесь, когда в собрании, где находится полковник или коллежский советник, Павел Федорович не заметит вас. А подойдете к нему с вопросом, он торопливо скажет: «А, здравствуйте! Извините, мне некогда», отворотится и пойдет от вас к значительному лицу, станет сзади его или сбоку, хоть ему там и делать нечего, и все будет стоять и улыбаться. Такая у него странность! Впрочем, и странность, как видите, благородная.

Павел Федорович — человек очень приятный в обществе. Дайте ему варенья — он расскажет что-нибудь замечательное о варенье; попотчуйте ромом — явится анекдот о роме.

Славный человек Павел Федорович; но не дай вам бог, мой читатель, служить с ним вместе, жить под одною кровлей, даже встречаться на дороге. Своротите в сторону, право, не проиграете. «С Павлом Федоровичем, — говорил один мой знакомый, — очень хорошо делить лихорадку; чуть заспорит — возьмите себе всю, Павел Федорович!..»

Братья делили отцовское имение десять лет, и, боже, мой! какой вид оно приняло! Возы с солью, которые стояли перед крыльцом Федора Федоровича, сгнили и рассыпались, и никто не смел их тронуть; все ждали окончания раздела; на крыше дома росли и цвели разные травы; она во многих местах провалилась, и дождевая вода лилась ручьями сквозь эти отверстия в комнаты; на крыльце не было двух первых ступенек; плотины и мосты так разрушились, что с трудом можно было по ним проехать — и никто ничего не хотел поправлять; всякий говорил: «Это не мое». — «Да чье же?» — «А бог его знает! Кому достанется, того и будет».

Может быть, до сего дня продолжался бы их раздел, если б одно обстоятельство сильно не подвинуло вперед этого дела. На дворе покойного Федора Федоровича стоял старый амбар, состоящий из пространной комнаты, с одною дверью. Братья с обоюдного согласия провели на полу амбара во всю ширину его черту мелом, которая и разделила амбар на две равные части. Андрей Федорович имел пять аршин амбара и Павел Федорович тоже. В один вечер Андрей Федорович возвратился из гостей чрезвычайно весел: ему кто-то подарил мерку овса Вольного экономического общества, который, как уверяли, тайно провезен жидом через радзивилловскую таможню. А жид, всякому известно, провезет и отца родного без штемпеля. Вот Андрей Федорович приехал домой, сам отнес драгоценный овес в амбар и пошел отдыхать. Павел Федорович в это время сидел на крыльце и сказал: гм! Скоро пошел с поля скот, а Павел Федорович с крыльца к воротам.