Пела я, а мимо садика
Начал молодой поляк ходить,
Начал на меня посматривать...
Раз я шла с кувшином по воду;
Вдруг кусты зашевелилися,
И, как зверь, сверкая взглядами,
Молодой поляк схватил меня
И повез вон в тот высокий дом,
Что стоит там на скале крутой
И глядится в наш родимый Днепр.
Там... нет силы больше вымолвить...
Умерла с печали матушка;
Я не вынесла несчастия.
Я стыдилася самой себя;
Я не знала, где деваться мне...
Из окна на землю бросилась,
На каменья прибережные...
Ох, как больно, больно было мне!
Руки, ноги изломала я —
Захрустели мои косточки...
Долго билась на каменьях я,
Там и душу богу отдала.
А мой труп, как труп преступницы,
На распутье за селом зарыт,
Не отпетый, не оплаканный...
Тень Остряницы
Я был гетман казачий Остряница.
Я победил врагов моих, поляков,
И, заключив навеки с ними мир,
Поехал богу помолиться в Канев.
В монастыре, пред царскими вратами,
Я пал во прах с моими старшинами
И в пламенных речах благодарил
Под песнь торжественной молитвы
Того, кто нас во время битвы
Рукой невидимой хранил.
Во глубине души какой-то голос тайный
Судьбу грядущую Украйны
Мне утешительно шептал;
Мои глаза в слезах блистали,
И я в восторге трепетал.
Но двери вдруг, треща на петлях, завизжали
И рухнули, гремя, на пол —
И в монастырь неистовой толпою,
Бесчинно, в шапках, с бранью на устах,
Ворвались польские рейтары.
Тут я с своими старшинами
Был взят, был связан, опозорен
И отвезен в Варшаву.
Одним из нас ломали руки, ноги,
Других, обливши серой и смолою,
Как факелы, для шутки зажигали.
Меня железными когтями растерзали.
О, страшно как, ужасно как ласкали,
Впивалися в меня с какой любовью
Пауковидные стальные эти когти!
Как нити, жилы из меня тянулись
И обрывались с тихим лопаньем и треском,
И ветер холодом невыносимым веял
На обнаженные от тела кости;
Но я терпел без вопля и без стона
И только слал врагам проклятья.
Но вот уж свет в моих глазах стемнел,
В последний раз я посмотрел на землю
И вижу я: казнят позорной казнью
Передо мной мою жену,
А на горячих угольях, как рыбу,
Поляки жарят моего ребенка...
Он на решетке раскаленной бьется,
И корчится, и в судоргах предсмертных
Болезненно кивает головою
И на меня тихонько ручкой машет...
Я задрожал: взяла свое природа,
И вылетел ужасный вопль из груди,
И с ним душа из тела улетела!
Тень Наливайки
За Сулою, под Лубнами,
Крепко бились ляхи с нами,
Окружив со всех сторон;
Там костьми легли казаки,
И в пылу кровавой драки
Я Жолкевским взят в полон...
И в Варшаве был примерно
Для забавы буйной черни
Я неслыханно казнен.
В медный чан меня забили,
А под чаном разложили
Тихий, медленный огонь.
В чане жарко, душно стало;
И шумело, и трещало,
И как-будто целовало
Пламя чан со всех сторон.
Все вокруг меня краснело —
Принял чан кровавый цвет;
В тьме разлился жаркий свет;
А на мне одежда тлела,
Трескалось от жару тело...
Я неслыханно страдал:
Пламень с воздухом глотал,
Страшно сердце в груди билось.
Голова моя кружилась —
И без чувства я упал...
Тень умолкла. Легкий шелест
По деревьям пробежал:
Встрепенулся клен и берест,
Дуб листами зашептал,
Снизу доверху ветвями
Зашумел и, как словами,
Духу полночи сказал:
«Лет сто назад казак из ближнего селенья
Черноволосую казачку полюбил
И в день веселый обрученья
Два жолудя на память посадил.
Лета идут — два дуба молодые
Высоко выросли и радостно шумят,
Ветвями обнялись, родные.
Те дубы были: я да мой зеленый брат.
Как я его любил, как он меня лелеял!
Напрасно буйный ветер веял
И вихрь порывистый свистел;
Мы с братом, соплетясь ветвями,
Смеялися над бурей и громами,
И, злобно зашипя, вихрь далее летел.
А благодетель наш как нами любовался!
С женой и шумною семьей
В палящей летний зной
Под нашу тень он часто удалялся
На мягкой травке полежать
И молодость свою припоминать.
Но вот и у его детей родились дети...
Мы много перемен увидели на свете:
Мы с братом выше все росли,
А благодетель наш клонился до земли.
Над ним столетье пролетело —
И молодой казак, любимый сын побед,
Стал немощен, и дряхл, и сед,
Едва влачил свое изношенное тело.
Но вдруг война в Украйне закипела —
И внуки старца и сыны
Рукой войны подкошены;
Село родимое разграблено, сгорело...
И благодетель наш остался сиротой,
Переживя свои два поколенья.
При зареве горящего селенья
Он притащился к нам с клюкой,
Он обнял нас дрожащими руками
И залился горячими слезами.
Тогда была гроза. Ветр выл, и тяжело
Вода в Днепре и билась, и стонала,
И неприятелем зажженное село
В пожарном зареве сияло.
«А, вот еще ушел от наших рук!
О, это старый волк! Проворнее, ребята,
Аркан ему на шею — да на сук:
Короткая с изменником расплата!» —
Сказал своим солдатам польский пан,
У нашего холма коня остановляя.
Сильнее мимо нас промчался ураган,
Гремя и в молниях сверкая.
Затрепетав, гляжу я вниз:
У брата на ветвях наш старый друг повис
И веет с ветром сединою.
Не выдержал мой благородный брат!
Я слышу: корни у него трещат
И — зашумел он в Днепр кудрявой головою.
Голос из-под камня
Я здесь давно; столетий много, много
Над головой моей прошло!
Я помню — раз земля поколебалась,
И из ее глубоких недр
Я выдвинут могучею природой
На белый свет.
Вокруг меня шумели волны;
Все было небо да вода;
Бежал по небу месяц полный,
А вольный ветер по воде гулял;
Пред ним валы неслись, как горы;
Но вот они куда-то убежали,
И из воды, желта, как голый череп,
На необъятное вокруг пространство
Земля явилась и окрепла;
А по земле, как змеи извиваясь,
Живые реки потекли.
С тех пор у ног моих широкий Днепр
Бежит. Давно то было время!
Вот берега Днепра, как мох зеленый,
Лес молодой покрыл. Еще столетье —
И дебрями разросся дикий лес.
В нем пели птицы и рыкали звери,
И наконец явился человек.
Он страшен был. Покрыт медвежьей кожей,
Он бил зверей и, голодом томимый,
Сырое мясо тут же пожирал.
Но никогда я не видал,
Чтоб он для шутки, для потехи,
От скуки или от безделья
Себе подобных убивал,
Как довелось увидеть мне под старость.
Назад тому два года, помню, летом
Садилось солнце; день был тихий;
В Днепре, резвясь, играла рыба,
И птицы пели весело в кустах.
Ко мне пришла с младенцем на руках
Красавица казачка молодая
И плакала и, ставши на колени,
Молилась долго, а потом ребенка,
Целуя, к персям прижимала.
Пришел сюда какой-то польский пан
И жарко с нею говорил о свадьбе...
И, стан ее обняв рукой,
Целуя страстно, он на край стремнины
Привлек казачку — и толкнул в реку.
Потом, схватя невинного ребенка,
О грудь мою ударил головою,
Примолвя: «Это вражье племя
Могло мою расстроить свадьбу
С прекрасною, богатою графиней...»
Я задрожал от ужаса; по мне
Текла младенца кровь и жгла меня, как пламень.
И в первый раз я на судьбу взроптал,
Что я немой, недвижный камень!
От ужаса я треснул пополам.
И вот мою вторую половину
Поляки в город увезли.
И слышал я — мне ведьмы говорили,
Из Киева летая в лес на пляску, —
Что, преступления свидетель, этот камень
Украшен золотом, резьбой
И в пышном городе поставлен для красы
Как памятник грядущим поколеньям
Во славу низкого, но сильного злодея.
«Полно! — шепчет дух полночи, —
Страшны ваши речи мне».
К небу руки, к небу очи —
И сокрылся в вышине...
Тишина с ним улетела...
Без нее осиротелый,
Грустно божий мир вздохнул;
Ветер по земле пахнул;
Робко волны зароптали
И мятежно побежали
Вдоль проснувшейся реки;
Головою покачали
Над рекою тростники.
Глухо, в ярости стеная,
Из-за лесу громовая
Туча тихо поднялась,
И в лучах огня и света
|
